Об А.П.Моисееве вспоминает Игорь Розин. Материал взят с сайта Zenon74.ru:

«У настоящего писателя всё звучит. Все мысли у него обретают соответствующую литературную форму.

Причем, она может быть совершенно разной, в зависимости от замысла, сюжета того же.

У настоящего прозаика и сюжет, и мысли, и образы, и поэзия. Там всё!

Возьмите хоть того же Гоголя. Читаешь – и замираешь от восторга,

вслушиваясь в звучание каждого слова!»

Ал. Моисеев. Из интервью

Более полугода назад в Челябинске, в издательстве «Абрис» вышла уникальная книга – «Сказочный остров». У книги подзаголовок – «Рассказы о природе», и целых три автора: Александр, Валерий и Дмитрий Моисеевы. Хотя, конечно, «главный» автор, Автор – один, это Александр Павлович Моисеев, челябинский писатель и краевед. Книгу эту он писал всю жизнь, и по одной главе в ней написали его брат и его сын – Моисееву важно было, чтобы эта книга увидела свет как «семейный проект», как связующая времена рода, как связующая поколения его, Моисеевского  рода летопись.

Книга была подписана в печать еще при его жизни, но увидеть ее он не успел. Александр Павлович скоропостижно скончался 13 октября 2013 года, книгу же планировалось выпустить к его 75-летию, которое собирались отмечать в конце ноября.

Эта книга получилась объемом почти в 600 страниц. И, кстати, это не вся книга. Примерно столько же не опубликовано до сих пор. И, конечно, эта книга – не совсем «рассказы о природе», и даже не совсем – рассказы о Златоусте и Златоустье, не совсем рассказы о городе, в котором родился и вырос автор, и не совсем рассказы о горах и о природе Уральских гор, раскинувшихся вокруг Златоуста. Эта книга – о Душе Человека и о Мире Человека. О Вселенной одного человека, и о той точке на карте, в которой связалась эта Вселенная с этой Землей.

Каким был Александр Павлович в жизни? Как его воспринимали-видели окружающие? Маленький, коренастый, круглолицый, с носом картошкой и большими ушами, мне он всегда казался каким-то беззащитно-несукляпистым в этом суетливом городском мире (ему бы за плугом идти или на телеге сидеть да лошадку понукать, в деревенском пейзаже 19 века он, со своей внешностью, был бы, конечно, своим)… Эдакий Щелкунчик, с искорками-чертиками в глазах, эдакий русский Иван, везде со своей печью, задумчиво посматривающий на собеседника и вдруг воодушевляющийся от его, собеседника, близкой мысли, перескакивающий с темы на тему, хаотичный и настроенный в разговоре на себя, плутающий тропками своих размышлений и утягивающий за собой. Эдакий большой ребенок, изумленно взирающий на мир, всегда самозабвенно вслушивающийся в ближнего, но считывающий тем не менее что-то свое. Хулиган и ересиарх, бескорыстный в своем восхищении другими и укрытый от мира как улитка своим домиком, - своей писательской долей, своей писательской ношей, своим творчеством.

Звонишь ему, - и как из другого мира тебе всегда его голос – из такого глухого далёко, из такого внутреннего сосредоточения… Потом разойдется, начнет въедливо расспрашивать, объяснять, доказывать, потом подтрунивать, по-доброму издеваться, - и вдруг как отрубит: - Ладно, заболтались… И прямо чувствуешь, как обрывается эта человеческая ниточка, как вновь, стремительно погружается его душа в свое, в сокровенное, в то таинственное пространство, где – Дом Души его. В творчество…

Челябинск – убогий город. Мало кто из литераторов чувствовал-понимал эту глубину, укорененность Александра Павловича в неотмирном. Да, дотошный краевед, да, талантливый литературный «многостаночник» (сколько авторско-составительских и составительских книг сделал!), да, свой брат литератор-неудачник (а где они, в провинции, удачники? все на судьбу так или иначе обижены, особенно если родом из того, советского времени…). Но в том и суть: Моисеев не был краеведом, хоть сам так себя называл; или, скорее, в какой-то момент он перестал им быть, он перерос эту планку, не заметил сам, как вырос из этих тесных одежек… И литератором-многостаночником был он вовсе не от желания подзаработать, да и писателем-неудачником себя бы никогда не назвал, потому что так никогда не чувствовал, не искал внешней оценки своего писательского дара, не писателем-для-других был, но – писателем-для-себя.

Просто – на всех литературных и жизненных путях – его вела страсть. Просто – от рождения он был страстным, невероятно живым человеком, с открытым детским сердцем. И циклы, спиральные витки этой развивавшейся, разраставшейся, углублявшейся страсти вели его по жизни. Страсти – какой? - спросите вы. Есть только одна Страсть с большой буквы, имя ей – Любовь, Любовь к Жизни.  И это не та страсть, которой подавай идеальный объект любви, это та страсть, которая, как сказано в одной книге, не завидует, не превозносится, не гордится, не ищет своего, не раздражается… всё покрывает, всему верит, всё переносит. Именно что – «не ищет своего»… Не знаю, во всем ли, но думаю, что во всём, не только в литературе – он был такой человек – не искал своего, всё, что встречал, всё принимал, принимал как свое, как возможность полюбить, понять, обнять и объять, приумножить… Потому, реализовав юношескую страсть к странствиям (см. его книгу, его интервью здесь), обратился к тому, что рядом, под рукой, под ногами – к родной земле, к родной почве, к Уралу и людям Урала, к Златоусту, где вырос, и к Челябинску, куда занесла в итоге судьба. Этого всего оказалось безмерно много, он утонул в этом с головой, сначала в преподавании, в газетной работе, потом в редактировании и составлении-писании книг… И этого – одновременно – оказалось мало, бесконечно мало, и он исследовал как мог, через книги и общение, всё иное, что маячило за горизонтом, что звало и влекло. Какие только книги, какие только проекты он не осуществлял или мечтал осуществить! Книги об улицах Челябинска и о кухне народов мира, о садовых растениях и домашнем растениеводстве, о природе и истории Челябинского края (кажется, его термин) и о людях его… И как венец всего – книга о духовной культуре народов мира. Потому что он шел к Духу, растягивал свою душу, чтобы вместить всё… И это не могло не преломиться в творчестве самом интимном, самом тайно-укромном, это всё обнаружило себя в его «Сказочном острове», книге, которую и мемуарами-то сложно назвать, это такое развернутое полотно души, и времени, и природы… Уникальная, как уже написал выше, книга.

У Моисеева был ужасный, совершенно нечитабельный почерк, и обидно, что по этой причине, и потому, что родственники его живут не в Челябинске и заняты, как водится, своим, скорее всего так и не будут должным образом изучены и обработаны (с последующим изданием) его архивы. Подозреваю, что там много есть чего – таково, в уровень со «Сказочным островом», потому что в последние годы (десятилетия?) жизни Александр Павлович вышел на новый рубеж писательства. Он сам в интервью нам в 2011 говорил:

«Так вот, в последние годы я освободился и пишу, как рука движется. Я сейчас полностью себе доверяю. И знаю, что об одном надо так писать, а о другом уже совсем по-другому. Интонации самыми разными могут быть, чтобы соответствовать самому тексту, тому, что ты говоришь. И так и пишу. Пиша о людях, пишу в той манере и интонации, которая соответствует описываемому мной герою. Потому что когда пишу, когда вхожу в образ – это великое счастье. Для меня важен сам процесс. Потому и говорю, что я графоман».

Однажды, лет 5 назад, я просматривал какую-то хрестоматию по истории Челябинска, в числе ее составителей был и Моисеев, и вдруг просто замер зачарованный над описанием челябинской ярмарки 19 века. Это не передать – этот язык, эту зримость и эту атмосферу, да я и слов-то многих, там использованных, попросту не знал… Полез в оглавление. Ну конечно, кто же еще мог изваять такое? Моисеев… Только Моисеев… Небольшой текстик "фиксировал" в нем – поэта, и я понял, что мои многолетние за ним наблюдения, мои «подозрения», которым я не давал хода, - вполне реальны, реалистичны, вполне оправданны, и не требуют больше «проверки»… Примерно тогда же я увидел его на улице, из троллейбуса, он шел по пр. Ленина, один, чуть сутулился, чуть приволакивал ногу (мне показалось), он был такой одинокий и такой беззащитный… он постарел за те годы, что я не видел его. Что-то екнуло в сердце…

Тогда возобновилось наше общение, из которого позже вышла и книга «Немцы на Южном Урале» (мне посоветовал ее идею В.Я. Рушанин, и в поисках автора я вдруг узнал, что Моисеев вынашивал этот замысел многие годы, знал об этой теме почти всё, что возможно, – еще одно свидетельство его фантастического «дилетантизма», его устремленности «за горизонты»).

Да, так о словах… Есть много слов, употребляемых им в «Сказочном острове», которых не знаю не только я. Их не признает ни один, самый эрудированный читатель, потому что Моисеев – их выдумывает. Даже не так: рождает, выдыхает, вылепливает. Моисеев – это такой Андрей Платонов на своей ниве, не на уральской, конечно (потому что, повторюсь, он в этой книге и вообще в своей жизни давно перерос ярлык краеведа), но на ниве того жанра, создателем которого, как любой крупный писатель, сам и является. Моисеев путешествует по своим мирам – в языке, языком, в подлинном смысле слова, то есть не мысли (как в случае, условно говоря, с «прозаиком»), не идеи (как в случае с «философом») и не образы (как у «поэта») ведут его повествование, но именно что язык в своей целокупности. Именно что, как он и говорит: «я освободился и пишу, как рука движется»… Свободная душа, обретая себя через язык, позволяет языку – творить, позволяет языку высвобождать свой тайный потенциал, делает язык – свободным. Тот, кто углубится в «Сказочный остров», кто преодолеет опечатки и редакторские огрехи и войдет в саму суть языкового движения текста, - откроет для себя не просто большого писателя, откроет большого стилиста, Мастера языка. Новые лексемы возникают по ходу текста как бы самопроизвольно, спонтанно, без авторских потуг и усилий, выявляя самое сокровенное, они рождаются из лирического повествовательного потока, из уникальной, каждый раз новой авторской интонации, и читая, только жалеешь, что кажущаяся  сложность их может стать препятствием для прочтения книги ребенком.

Между тем «Сказочный остров» - лучшее чтение для отроческого возраста, столько сплелось в книге всего бесценного. Так что остается мечтать об озвучивании если не всего огромного массива текста, то хоть фрагментов. Такой аудиодиск стал бы бесценным подарком для современных думающих детей. Слушать книгу не в пример легче, нежели читать. Звучание ее обволакивает и уносит, как река.

Конечно, сам бог велел властям нынешнего Златоуста, властям всего региона озаботиться полноценным переизданием этой книги, ее аудиоверсией, изданием ее неизданной части. Затраты здесь – по сравнению с тем воспитательным эффектом, который книга принесет, дойдя до читателя, - просто смехотворные. Впрочем, кто же сегодня ждет от властей вложений в реальную культуру?..

…Был рядом человек Александр Моисеев, и ушел далеко. Только голос его, глуховатый, негромкий, веселые чертики и влагу в его глазах, пальцы его узловатые, подшучивания его беззлобные, приветы его семейству моему – я всегда буду помнить, всегда буду нести в сердце, как и строки книги его, этот его «сказочный остров». Ушел Александр Павлович, да не весь ушел.

…Смерть, где твое жало?

Из интервью нашему сайту:

«Мне с раннего детства памятно вот какое ощущение. Отец дом перед войной построил. Мы заехали туда, у меня брат на год меня младше. Он еще в колыбельке лежит, а я уже играю, бегаю, "под стол хожу". Мать что-то там по хозяйству занята, а он в спаленке спит за заборкой, как обычно. Солнечный жаркий день. Занавеска-простынка колышется на свету. И вот мама говорит мне: "Шурик, иди, посмотри, там братик не проснулся ли…" И вот я иду босиком, мне года два где-то, на солнечный свет… (Все мои первые ощущения – солнечные.) И такое ощущение от всего… Чувство, что стен вообще нет. Все белёное, печка белёная, окна открыты… и вот этот свет… У меня вообще ощущение от духовной культуры такое, что это белый свет. Ведь белый свет – это главное человеческое божество. Прежде всех человеческих имен и представлений о боге был белый свет, а все остальное – его ипостаси: огонь, солнце, звезды, заря… Ощущение белого света, сияния, которому нет предела… Или вот как рассказывают порою те, кто пережили опыт смерти, что, дескать, за какой-то чертой оказываются в беспредельности белого света… И вот я иду по полу. А он некрашеный, его покрасят только после войны. Тёсаный теплый пол... И ощущение, когда ты идешь по нему, - такое же ощущение, когда пишешь, когда входишь в образ… Это именно то самое ощущение из детства… А еще можно сопоставить с чувством полетов во сне. Я во сне до сих пор летаю… Причем всегда это такое солнечное чувство!
Или вот еще характерный сон. Златоуст, конкретное место – хребет Уреньги. Зима, снег белый-белый, словно бы только что выпал. А когда снег белый и особенно когда облака еще, то он ночью светится. Светится без луны, безо всего. И именно такой мягкий белый свет. И вот снег кругом, деревья все в снегу, и будто бы какая-то избушка на западной стороне хребта. Выходишь – и ни следочка… ничего нет. И такое же ощущение, когда входишь в образ. Чистота, лишь чистота… Но такое бывает на сто присестов один раз. Но ради этого стоит, конечно… Белый свет – внутри тебя, ты словно бы входишь в него и сливаешься с ним. Так же и образ выписываешь. Входишь и чувствуешь изнутри, проникаешься им. Ощущение белого света – это память человека о том времени, когда он еще в утробе у матери был. Когда всё еще хорошо, всё надежно и без забот… И ощущение Вечности в этом».

Фрагмент из книги "Сказочный остров" можно скачать по ссылке ниже: